Way back home
Я наконец-то закончила этот рассказ 
Антиутопия. Однообразная жизнь Керан Грей меняется после того, как на один декабрьский день ей приходится стать народным судьей. Тридцать человек должны вынести свой вердикт. Впрочем, Керан, как и все, знает, что от народных судей ничего не зависит.
На всякий случай: 16+
ТИШАЙШИЙ ДЕНЬ
Где-то вне этой наглухо запаянной капсулы с темнотой кто-то сидит, соблюдая ритуал (думала всегда, таких много, но кто теперь знает, сколько на самом деле), не задвигая штор, чтобы видеть сугробы и занесенные снегом деревья, и утреннее небо — такое черное, что трудно себе представить. Автобус с Альберто едет на север страны. Уже, должно быть, далеко от Лонстролла; вдоль лесополосы, спящей глубочайшим из снов. Сверху гудят тишиной четыре этажа пустых коридоров, и все давно разошлись (или строчат свои бумаги). Время течет только там — за пределами капсулы с темнотой, в которой медленно кончается воздух.
Сложно придумать что-либо более бездарное, чем провести на обочине всю жизнь, так и не сев ни в одну из попутных машин.
Все это появилось и исчезло; когда чернота прокралась между ударами сердца, и была теперь снаружи и внутри, слишком важное уже происходило, чтобы какие-то другие времена и пространства могли занимать рассудок.
I.
читать дальшеСтранный выдался декабрь: вчера еще был сильный мороз, а сегодня мокрый снег забивал окно. Ничего не было видно из-за этой метели: ни неба, ни соседних домов; только отголоски фонаря пробивались сквозь пелену. Устроившись в кресле, Керан Грей пыталась смотреть по седьмому каналу фильм, но мысли ее были далеко; она путалась в персонажах и едва ли понимала сюжет. Столько людей с похожими лицами: как можно их всех запомнить?
Все началось с телефонного звонка, от которого Керан не ждала ничего хорошего. Это могла быть Хельга с подробным рассказом о прошедшей неделе; или девушка из СОНа, желавшая узнать, как относится Керан к какой-нибудь новой лимонной «Хеппус». Керан долго не брала трубку, только смотрела в экран, на бегавших в рекламе творожного пудинга людей. Потом все же ответила.
— Добрый вечер, это хьюман Грей? — женский голос был ей не знаком.
— Да, здравствуйте.
— Наш компьютер случайным образом выбрал ваше имя из списка всех совершеннолетних граждан пятого северо-западного района, — продолжил скучающий голос. — Это означает, что вы будете участвовать в заседании районного суда в качестве народного судьи. Ваш порядковый номер — двадцать четыре. Вам следует явиться завтра к часу дня в здание районного суда по адресу: улица Артура Краева, дом восемнадцать. Вам понятно?
— Да, понятно.
— По месту вашей работы уже сообщили. Всего доброго.
Керан хотела еще что-то спросить, но в трубке уже звучали гудки; от таких новостей навалилась тахикардия, биение сердца подступало к горлу — было бы гораздо спокойней, расскажи они хотя бы, как именно все будет проходить.
Не вставать, по крайней мере, к десяти на работу.
Стоило проветрить, но разве откроешь форточку в такую метель? Керан пошла вместо этого за картой — посмотреть, как дойти до этой улицы Артура Краева.
Ветер усилился к ночи, окна совсем замело. Метелище.
— В северо-восточном районе сегодня произошло массовое нарушение порядка, — вещали размеренно новости. — Группа граждан в количестве двадцати трех человек, большую часть из которых составили студенты, в нарушение комендантского часа покинула свои квартиры в период между одиннадцатью тридцатью и двенадцатью ночи. Почти все нарушители задержаны, но пятерым удалось скрыться — их поиском уже занимается полиция и городское подразделение безопасности. В связи с произошедшим, напоминаем: если вы увидели из окна своей квартиры человека, находящегося на улице после двадцати трех ноль-ноль, сообщите об этом в городское подразделение безопасности, телефон которого вы видите сейчас на экране.
Вот чего Керан никогда не удавалось понять: не имея никакой достижимой цели, идти по ночным улицам, зная, что тебя уже ищут, в любой момент ожидая нападения; от одной только мысли об этом все холодеет. Серый, душный, прожорливый страх — лучшие идеи мира, пожалуй, не стоят того, чтобы переживать это чувство!
Новости закончились; выпив чаю с мятой, Керан легла, но долго еще маялась без сна. С кровати видны были только окна соседнего дома. Они почти уже все потухли, лишь редкие огоньки, просачиваясь через густую метель, рассеивались и неяркими пятнами ложились на стекло. Одно такое пятно походило на вечернее солнце, зависшее над темнеющим морем. Керан натянула одеяло до подбородка и думала, как же хорошо — лежать в своей постели, а не убегать от полиции по заснеженным улицам. Но насладиться безопасностью сполна не вышло — тревога о завтрашнем дне побеждала.
Огни исчезали один за другим. Наконец, остался последний; Керан смотрела на него сквозь ресницы. Был виден берег и неподвижная водная гладь. Тяжелое солнце сонно клонилось к морю. Совсем скоро уже оно коснется воды и, разливая вокруг оранжевый свет, неспешно уйдет на дно. Наверное, можно его найти, если нырнуть глубоко и проплыть немного на запад. Такой огромный оранжевый шар, омываемый соленой водой. Клочки света, отслаиваясь, медленно растворяются в ней… Образы комкались и сменяли друг друга, пока не переродились окончательно в сон.
Наутро незаладилось. Оказалось, что вечером Керан забыла переставить будильник на более позднее время, а утром спала так крепко, что даже не услышала его; она проснулась в итоге почти на час позже, чем нужно. Проснулась резко и окончательно и сразу вскочила, чего не случалось уже давно.
Ветер стих, и силуэты деревьев за окном были совершенно недвижны; ничто не могло напомнить о разыгравшейся ночью метели. Мороз усилился, покрыв стекло затейливым узором. Эти завитушки в солнечном свете не вызывали ни малейших эмоций — слишком сильно Керан волновало предстоящее судебное действо.
Она металась по квартире, на ходу допивая остывший вчерашний чай, спешно собиралась и пыталась отыскать хоть что-то из одежды, подходящее для подобного случая. Во что должны быть одеты народные судьи? Почему звонивший ничего ей об этом не сказал? Может, считается, что это для всех очевидно, и только ее информация обошла стороной? Размышляя об этом, Керан откопала в шкафу черный пиджак, который надевала в последний раз, когда еще училась в институте. Его стоило привести в порядок, но не было времени.
Вдобавок ко всему, у Керан разболелся живот; минут пять она безуспешно перерывала аптечку и решила, что зайдет за таблетками по дороге в суд. Причесывалась второпях перед зеркалом. По такому случаю стоило бы немного подкрасить глаза: и почему она не переставила этот чертов будильник? Лицо совсем терялось в этом пиджаке. Впрочем, неважно, совершенно неважно.
Живот прихватило так, что нельзя было разогнуться, это задержало Керан у двери. Потом она поняла, что не может вспомнить дороги — пришлось вернуться в комнату за картой. Дверь Керан закрывала уже в половину первого — времени катастрофически не хватало.
Небо за ночь прояснилось, и было кристальным, как в мае; Керан обернулась на дом: старая привычка — когда жила еще у родителей, они всегда махали друг другу. Окна отражали солнце, дом будто сопел во сне, отдыхая от шумных жильцов. Можно было долго стоять и смотреть на сияющие окна, но снова прихватило живот, и Керан вспомнила, как сильно спешит.
Дороги совсем замело. Люди протоптали узкую тропинку, но где-то приходилось пробираться по сугробам. Весь мир был белесым, и обрывки таких же белесых мыслей, сумбурные и невнятные, наполняли разум. Керан шла быстро, как могла, но казалась себе огромной и неуклюжей. Боль утихла, в животе стало тепло; хотелось сесть прямо в снег и никуда не идти.
Рядом с метро играли что-то из классики — виолончель и гитара — мелодия поднималась вверх и замирала, а потом струилась как ручей по камням, распадаясь на множество потоков. Подойдя ближе, Керан увидела самих музыкантов: они сидели у здания метро, справа от входа; парень с гитарой — прямо на ступенях, девушка с виолончелью на раскладном стуле. Редкие прохожие в основном шли мимо, но кто-то останавливался, чтобы послушать. Студенты музыкальной академии часто играли в этом месте — полиция здесь почти не появлялась, и им никто не мешал — хотя, днем их Керан раньше не встречала.
В этот раз не повезло — неуклюже перебираясь через сугробы, к музыкантам уже спешил полицейский. Музыка прервалась. Даже странно, каким громким вдруг стал хруст снега. Керан успела увидеть, как девушка, придерживая рукой виолончель, торопливо объясняла что-то полицейскому, а потом станция скрылась из виду.
Музыка обрывается, виолончелистка встает и кладет смычек на стул, полицейский спешит, перебираясь через сугробы. Эта картинка все вертелась в голове, вызывая смесь досады и злорадства. «Отвратительно!» — Керан ударила ногой о сугроб. Отвратительно — обнаруживать в себе это мерзкое чувство. Мысли снова возвращались к виолончели; так чудесно, должно быть, дрожат под пальцами ее струны. Злорадство ослабло, уступая нарастающей досаде; и Керан ускорила шаг, чтобы быстрее оставить все позади. Потом снова скрутило живот, и все эмоции ушли: только этот громкий острый хруст вокруг, и острая, сверкающая белизна.
И совсем не осталось времени — какая уж там аптека.
Было без двух минут час, когда Керан добралась, наконец, до дома номер восемнадцать. На ходу стаскивая шапку, она открыла тяжелую дверь. Просторный холл, наполненный людьми; гул голосов, темные стены и тусклый свет — все здесь отчетливо контрастировало со снежной тишиной снаружи. Керан стояла у входа и думала, куда идти дальше.
— Керан Грей! — женский голос уверенно перекрыл собою гул. — Какими судьбами, ты из народных судей?
Как только удавалось этому голосу звучать мягко и громогласно одновременно? Из-за стола у небольшого окна в конце зала махала Оливия — приятельница с прежней работы. Керан подошла к столу.
— Видела я, как ты шла, — улыбалась Оливия. — Так и не поменяла походку. Кери, женщины так не ходят.
— Я-то причем? — Керан была слишком взволнована, чтобы продолжать разговор. Она рассеянно смотрела на аккуратные локоны Ливи и думала, что придется теперь появиться в зале последней. — Ты тоже судья?
— Нет, я здесь работаю, — Оливия перестала улыбаться, и глянула на монитор. — Да, ты в списке. Номер — двадцать четыре. Вот, возьми свой бейджик. Тебе туда, — она указала на дальнюю дверь. — Разденься сначала в гардеробе.
Напоминание было кстати — только теперь Керан заметила, что в холле был гардероб. Она торопливо стянула куртку; глянула в зеркало — волосы всклокочены от шапки, на брюках налеплен уже начавший подтаивать снег. Снег Керан кое-как смахнула, прикрепила к одежде бейджик — на нем было лишь число «24», — и бросилась к залу заседаний.
II.
Зал оказался переполнен, но заседание еще не началось. Здесь было не многим светлее, чем в холле. Под самым потолком через всю стену тянулось окно пол метра высотой; в его свете вращались пылинки над головами сидящих. Слева от двери, у дальней стены, амфитеатром поднимались кресла народных судей. Их было тридцать, как знала Керан, но казалось — намного больше, и все уже заполнены людьми. Справа, напротив кресел, стоял на возвышении длинный, пустой, пока еще, стол, а напротив входа — под длинным окном — часть пространства отгораживали решетки. Центр зала занимали ряды сидений — здесь, наверное, были места для свидетелей и тех, кто пришел посмотреть на судебное действо.
Керан тихо закрыла дверь и пошла через зал к рядам для народных судей. Не глядя ни на кого, она села в последнее свободное кресло; живот уже почти не болел, и было намного спокойней. Люди входили и выходили, гул голосов убаюкивал, а длинный стол впереди так и оставался пустым.
Напротив каждого кресла был маленький желтый столик — здесь лежали ручка, блокнот и палочка из меди длиной сантиметров двадцать. Керан взяла ее и вертела в руках, пытаясь понять назначение.
— Это, чтобы голосовать, — сказал сосед слева — пожилой мужчина с бородкой, сверливший взглядом пустующий длинный стол; на его бейджике значился номер двадцать три.
— Да? — удивилась Керан. — Интересно, почему не электронное голосование. Какая-то традиция?
— Возможно, — согласился двадцать третий.
— Да когда они уже придут? — возмущалась женщина, кажется, с шестнадцатым номером. — Еще растянут это дело на пол дня…
Двадцать третий глянул на нее раздраженно и откинулся на спинку кресла.
— Очень душно, — сказал кто-то. — Интересно, это окно можно открыть?
— Не стоит, — отозвались с нижнего ряда. — На улице минус пятнадцать.
Гул голосов, постукивание по столу чьих-то пальцев…
Медь была приятно-прохладной на ощупь и восхитительно пахла; Керан все вертела ее в руках. Прищурив глаза, она смотрела на свет от окна, отраженный взвешенной в воздухе пылью. Было тепло и душно. Керан засыпала, и мысли в голове звучали все громче; а еще та мелодия с улицы — гитары почти не слышно, одна только виолончель. Музыка стекает, как ручей по камням, а потом пиццикато — всего несколько отрывистых нот, — и снова поднимается, поднимается вверх…
А ведь Керан ничто не мешало взять и записаться в специальную школу, где учат по вечерам играть на музыкальных инструментах. Но как бы она смотрелась там в свои почти тридцать среди школьников и студентов? Пришлось бы идти к директору за справкой, что она работает достаточно эффективно, чтобы без вреда для производства заниматься художественной самодеятельностью. И потом, чтобы играть хорошо, занимаются с самого детства — это был бы позор, да и только. Музыка звучала и звучала — отрывистые ноты пиццикато — и снова плавные движения смычка…
— Ну сколько можно уже? — тридцатый номер вывел Керан из полусна. — Сказали бы сразу, что придется так долго ждать!
Будто в ответ на его возмущение дверь снова открылась: появился конвой, и обвиняемый вошел, наконец, в пространство, отгороженное решетками. Им оказался парень лет двадцати; у него было красивое овальное лицо, и взгляд — мечтательно-расслаблен.
Мир такой отчетливый, яркий — настолько, что кажется нереальным — так бывает, если очнуться слишком резко от дневной полудремы.
Обвиняемый сел на скамейку и принялся разглядывать зал — а Керан разглядывала его. Он сидел, облокотившись о стену, руки расслабленно лежали на коленях; эта расслабленность была здесь совершенно неуместна, и делалось тоскливо. Чем-то схожее чувство возникает, когда видишь, как валят лес — пусть дерево используют повсюду, невозможно смотреть, как падают одна за другой высокие раскидистые сосны.
Вскоре стали заполняться и места на возвышении; последней за длинным столом появилась судья — полная и сосредоточенная; не глядя в зал, она пробежала глазами лежавшие перед ней бумаги — и заседание началось.
— … подсудимый Альберто Отто Линн пятьдесят третьего года рождения, проживающий по адресу улица Подорожников, дом 125, квартира 17, обвиняется по статье сто сорок третьей пункту пятому УСОГ — «покушение на информационную общественную безопасность в форме пропаганды опасной идеологии с использованием печатных изданий». Адвокат подсудимого…
Судья бубнила, уткнувшись взглядом в свои листки; по левую руку от нее сидел государственный обвинитель — худощавый мужчина лет сорока, он смотрел на окно и казался углубленным в себя; с другой стороны листал бумаги адвокат. Керан думала всегда, что он должен быть с подзащитным, а не с судьей за одним столом. Рядом с обвинителем сидел еще один человек — уже лысеющий, но с темной густой бородой — его пока никто не представил.
Судья замолчала, обвинитель поднялся с места.
— Восьмого ноября этого года подсудимый Альберто Отто Линн пришел в редакцию издательского дома Лэттерфилд, находящегося по адресу Кружавский проспект, дом семнадцать, и оставил у секретаря рукопись своей повести «Точка перегиба». Секретарь Ангелина Кейт Марвуд, ознакомившись с первой главой, не нашла оснований для отказа и передала повесть редактору издательского дома Джону Ли Камнегорову. Хьюман Камнегоров, ознакомившись с рукописью подробней, счел, что ее содержание может попадать под статью «покушение на информационную общественную безопасность». Семнадцатого ноября он позвонил в городское подразделение безопасности и рассказал о своих подозрениях.
Номер двадцать три сидел, слегка наклонившись вперед, и бесшумно постукивал медной палочкой по колену. Стало намного тише, когда заговорил обвинитель, только мужчина в нижнем ряду шептал что-то на ухо соседу.
— По данному факту было возбуждено уголовное дело. Экспертная комиссия рассмотрела материалы повести и подтвердила наличие в них состава преступления. На основе собранных доказательств следственный департамент городского подразделения безопасности признал хьюмана Линна виновным в совершении преступления, предусмотренного пунктом пятым статьи сто сорок третьей УСОГ, а именно в пропаганде опасной идеологии с использованием печатных изданий.
Судья слушала, не отрывая взгляда от бумаг, и в конце речи обвинителя кивнула. Затем пробубнила, когда обвинитель сел:
— Объявляю судебное следствие. Начинайте допрос свидетелей и экспертов.
Подсудимый, казалось, пребывал в полудреме; Керан решила, что он долго не спал, раз не мог удержаться в столь важный момент.
Вызвали первого свидетеля; тишина в зале уже не была такой плотной. Выступала хьюман Марвуд в ярко-оранжевой кофте, она заметно волновалась и теребила непрестанно свой браслет. Ее сонно слушали за главным столом, и обвинитель казался самым бодрым из всех. Мужчина с бородой, чье имя не назвали, смотрел, запрокинув голову, куда-то в потолок; номер двадцать шесть громко шептал что-то соседям в нижнем ряду. Керан, откинувшись на спинку, пыталась слушать; только когда боль в животе накрывала, зал сжимался до размеров неудобного кресла, и все делалось далеким и неважным. Гул вокруг, назойливый и душный, сонные вопросы адвоката — кому и зачем нужна эта груда формальностей? Затем боль по чуть-чуть отступала, мир делался четче; и только от сужающей рассудок духоты непрерывно клонило в сон. Все испытали облегчение, когда судья, поднявшись с места, объявила, наконец, перерыв.
Все поднялись с мест; быстро создалась толпа у дверей. Люди теснились, пропуская судью и обвинителя, а вот мужчине с бородой, которого так и не успели представить, пришлось остаться позади; он теребил свой черный портфель и поглядывал нервно поверх голов.
— Господи, как же долго, — буркнула номер шестнадцать. — Думала, обойдемся без перерыва…
Керан задержалась у кресла — ей внезапно пришла мысль поглядеть на подсудимого поближе. Ровный овал, миндалевидные глаза — удивительное, редкое лицо, какое трудно не заметить в толпе; но не пялиться же на человека, как на зверя в зоопарке. Керан села, ощутив раздражение — чудовищная неопределенность лишала ее покоя. Зачем они здесь, что именно делают народные судьи? Если это просто формальность — почему им не дали нормальных инструкций? Они должны разобраться в деле? — тогда что может быть странного в желании узнать подсудимого лучше? Керан направилась, наконец, к двери, в обход кресел, по той стороне, где было окно и скамья подсудимых.
Альберто стоял у решетки, адвокат говорил ему что-то короткими отрывистыми фразами. Они быстро завершили разговор, и адвокат уже просачивался сквозь толпу, когда Керан дошла до скамьи. Хьюман Линн сел и снова прикрыл глаза. Разве не должны были его увести на обед? Керан задержалась на пару секунд у решеток; она была не одна в своем любопытстве — многие, остановившись, беззастенчиво глазели на Альберто.
Воздух в коридоре был заметно холоднее. Керан не знала еще, чем занять перерыв, и направилась вслед за спускавшейся по лестнице толпой. Нервное возбуждение охватило ее, было тоскливо и радостно вместе с тем, будто что-то новое прорвалось в этот мир. Хотелось действовать, решительно что-то менять; что можно изменить в этой вялотекущей жизни? Лицо подсудимого никак не шло из ума; но мысленный сумбур оборвался музыкой — что-то современное, приятная мелодия, полифония мужских голосов. Керан огляделась — она стояла в подвальном помещении, прямо перед входом в буфет. Она вошла, хотя есть не хотелось — надо же было занять чем-то свободный час.
На застекленном прилавке — образцы блюд, вполне съедобных на вид; Керан встала в длинную очередь. Музыку, конечно, стоило сделать громче. Снова в уме это овальное лицо, расслабленно лежащие на коленях руки. Керан рассеянно смотрела, как тусклый свет из-под песочных абажуров стелился по стенам; очередь тянулась и тянулась.
— Будете что-то покупать, или вам из бесплатного меню? — спросила буфетчица.
— А можно из бесплатного? — Керан и забыла, что народным судьям полагался бесплатный обед. — Давайте.
Буфетчица достала меню откуда-то снизу — почти ничего из представленных на прилавке блюд в нем не оказалось. Керан уже решила ограничиться кофе, когда ее окликнули сзади:
— Хьюман двадцать четыре?
Полный мужчина неуклюже пробирался к ней через толпу; он дышал тяжело — видимо, бежал по лестнице.
— Простите, я не знаю вашего имени. — Мужчина улыбался, ему было лет тридцать на вид, а на бейджике значился двадцать девятый номер. — Вы забыли сумку.
— Правда?
Сумка действительно была у него в руках, и только теперь Керан ощутила необычную пустоту на плече.
— Спасибо большое! Как я могла не заметить?.. Ну вот, — когда Керан обернулась, буфетчица уже обслуживала кого-то, и очередь опять тянулась длинным хвостом.
Решив не выяснять отношений, Керан стала в конец.
Двадцать девятый подошел к ней снова, когда она уже сидела за столом; у него был омлет и кофе.
— Здесь свободно?
— Ага, — ответила Керан, хотя говорить ни с кем не хотелось.
— Эта бесплатная еда совсем никуда не годится, — он кивнул на омлет, хотя не съел еще ни кусочка. — А кофе здесь вкусный, даже очень, такой редко где встретишь.
У него был мягкий, довольно высокий голос, и говорил он осторожно, будто ступая по тонкому льду.
— Вы здесь уже были? — спросила Керан.
— Да, мне, можно сказать, повезло, — двадцать девятый улыбнулся смущенно, — компьютер выбирает меня сюда уже второй раз.
— Мне показалось, большинство судей не в восторге.
— Ну, в зале, конечно, душно, но дело весьма занятное, если слушать.
Керан промычала что-то в ответ. Зал наполнился людьми, и музыки почти уже не было слышно. Двадцать девятый ел быстро, чуть наклонившись вперед — совсем не так, как едят обычно то, что никуда не годится. Керан допивала свой кофе. Молчание затягивалось.
— Перерыв на час — все-таки многовато.
Керан кивнула.
— А вы, простите, где работаете? — спросил двадцать девятый.
— В отделе кадров. А вы?
— Я? Я инженер. Не слишком интересная работа.
— Да? — удивилась Керан. — А народным судьей вам интересно?
— С настоящей юридической работой это, конечно, не сравнить. Вот, что действительно интересно..., — он помолчал, отхлебывая кофе. — Но и это тоже неплохо.
— Меня, по правде, напрягает размытость инструкций. По-сути, зачем мы нужны?
— Ну как зачем? — он чуть наклонился, удерживая вилкой крупный кусок омлета. — Мы же, к примеру, берем в руки вилку и нож, когда едим, хотя омлет от этого вкуснее не становится... Нет, мне все-таки непонятно, что нужно сделать, чтобы так испортить омлет?
Он закончил обед и отправился взять еще кофе; Керан, подумав, тоже пошла к прилавку. Очередь была теперь заметно короче.
— Кстати, по поводу юридической работы, — продолжил двадцать девятый, когда они вернулись за стол. — У меня есть тут пара занятных идей, не откажетесь послушать?
— Говорите.
Он помолчал пару секунд, будто подбирая слова.
— Во-первых, как мне кажется, после школы нужно, чтобы люди шли года на три работать, и только потом поступали учиться дальше.
— Школьники, думаю, рады не будут, — сказала Керан.
— Школьники-то не будут, — двадцать девятый кивнул. — Понимаете, вот что я думаю: после школы человеку трудно сделать серьезный выбор — а ведь это очень важно, самый важный выбор, можно сказать.
От выпитого кофе сердце уже ускоряло свой ход, мысли от духоты замедлялись; Керан молчала, вращая в руках полупустую чашку.
— Вот я, к примеру — его голос стал вдруг смущенным, — был бы гораздо полезней, если бы работал юристом. А вот вам, скажите, нравится ваша работа?
Керан поставила чашку на стол, потом подняла ее и сделала глоток.
— Не очень, — сказала она.
— Я так и думал — и ведь это проблема. Серьезная проблема, я бы сказал. Вот хьюман Линн, — разве стал бы он писать ерунду, будь ему интересно на работе?
Овальное лицо возникло в уме и тут же исчезло.
— Он, кажется, студент.
— Да, студент, — двадцать девятый нетерпеливо кивнул. — Но с институтом он ошибся, я практически уверен. И вот еще что…
Он все говорил, но мысли Керан ушли далеко. Овальное лицо, душный зал, расслабленные руки на коленях; сердце колотилось от крепкого кофе. В одном двадцать девятый был прав — с выбором профессии Керан ошиблась.
Это стало понятно на четвертом семестре — к отцу приезжал тогда брат — доктор наук с соответствующим уровнем доступа; все дни они ходили по магазинам. Хоть доступ и касается источников информации, дефицитные товары приобрести с высоким уровнем значительно легче. Потом гуляли по книжным — вот где всегда вспоминаешь, как хорошо иметь доступ. Мама взяла себе несколько книг, о которых давно мечтала, Керан тоже хотела чего-то такого, чего без доступа не достать. Не было конкретных идей, она просто бродила вдоль полок и в итоге выбрала книгу, которая совсем не была ей нужна. Под необычной яркой обложкой скрывалось пособие по физике для студентов первого курса; не совсем учебник — книга, как говорил во введении автор, должна была помочь бывшим школьникам по-новому взглянуть на предмет.
Там было много из школьной программы, но совсем по-другому — целостно, системно — не то, что разрозненные формулы из школьных книг. Что-то раскрывалось подробней, был обзор современных исследований — фундаментальных и прикладных — то, чего в школе совсем не касались. В самом конце говорилось об эксперименте, который вот-вот должен был начаться, он мог многое прояснить; Керан долго думала об этом; закончив читать, она точно знала — именно физика должна была занять ее жизнь. Все это были досужие мысли; перевод на другую специальность — слишком сложная процедура, особенно, когда два года уже проучился за государственный счет. Решение принималось на заседании специальной комиссии; Керан и думать об этом не хотела.
Экономистом она проработала потом всего несколько месяцев — закончила курсы и ушла в отдел кадров; это было интересней, хотя и приходилось все время общаться с людьми. Книги по физике без доступа не достать, а с дядей Эндрю Керан увиделась снова только лет через пять — когда о физике уже не вспоминала. Для нее так и осталось загадкой, чем закончился тот эксперимент. Теперь и не вспомнить было, что за гипотеза там проверялась, а ведь Керан в свое время думала об этом очень много. Разум отвык от подобной работы, она, пожалуй, не поняла бы и половины, реши она прочесть эту книгу вновь.
Перерыв подходил к концу, а живот опять прихватило. Голос двадцать девятого, мягкий и негромкий, теперь наполнял все вокруг; будто кожи касались кусочком ваты — легко-легко, но без всякого ритма, бессистемно меняя и точку касания, и силу нажима; это раздражало. Можно было успеть еще заскочить в аптеку, найти бы только повод закончить разговор. Пока Керан собиралась с мыслями, двадцать девятый допил последнюю чашку и сам, извинившись, встал из-за стола.
— С вами было очень приятно поговорить, — он смущенно улыбнулся и быстро, как мог, пошел к дверям.
— Мне тоже, — ответила Керан уже без всякого смысла.
Боль разливалась, нарастала; потом стала потихоньку отступать, оставляя тепло и сонливость; теперь совсем не хотелось идти на мороз за лекарством. Посидев минут пять, Керан побрела к залу заседаний.
Из судей почти никто еще не пришел, а середина зала наполнялась людьми. Ярким пятном среди всех выделялась оранжевая Марвуд; она сидела, положив голову на плечо редактору издательского дома, и смотрела куда-то вверх; подсудимый с овальным лицом все также дремал. Керан села в свое кресло поудобней и, улыбнувшись двадцать третьему, стала глядеть на белое, занесенное снегом окно.
Сложно придумать что-либо более бездарное, чем провести на обочине всю жизнь, так и не сев ни в одну из попутных машин.
Все это появилось и исчезло; когда чернота прокралась между ударами сердца, и была теперь снаружи и внутри, слишком важное уже происходило, чтобы какие-то другие времена и пространства могли занимать рассудок.
I.
читать дальшеСтранный выдался декабрь: вчера еще был сильный мороз, а сегодня мокрый снег забивал окно. Ничего не было видно из-за этой метели: ни неба, ни соседних домов; только отголоски фонаря пробивались сквозь пелену. Устроившись в кресле, Керан Грей пыталась смотреть по седьмому каналу фильм, но мысли ее были далеко; она путалась в персонажах и едва ли понимала сюжет. Столько людей с похожими лицами: как можно их всех запомнить?
Все началось с телефонного звонка, от которого Керан не ждала ничего хорошего. Это могла быть Хельга с подробным рассказом о прошедшей неделе; или девушка из СОНа, желавшая узнать, как относится Керан к какой-нибудь новой лимонной «Хеппус». Керан долго не брала трубку, только смотрела в экран, на бегавших в рекламе творожного пудинга людей. Потом все же ответила.
— Добрый вечер, это хьюман Грей? — женский голос был ей не знаком.
— Да, здравствуйте.
— Наш компьютер случайным образом выбрал ваше имя из списка всех совершеннолетних граждан пятого северо-западного района, — продолжил скучающий голос. — Это означает, что вы будете участвовать в заседании районного суда в качестве народного судьи. Ваш порядковый номер — двадцать четыре. Вам следует явиться завтра к часу дня в здание районного суда по адресу: улица Артура Краева, дом восемнадцать. Вам понятно?
— Да, понятно.
— По месту вашей работы уже сообщили. Всего доброго.
Керан хотела еще что-то спросить, но в трубке уже звучали гудки; от таких новостей навалилась тахикардия, биение сердца подступало к горлу — было бы гораздо спокойней, расскажи они хотя бы, как именно все будет проходить.
Не вставать, по крайней мере, к десяти на работу.
Стоило проветрить, но разве откроешь форточку в такую метель? Керан пошла вместо этого за картой — посмотреть, как дойти до этой улицы Артура Краева.
Ветер усилился к ночи, окна совсем замело. Метелище.
— В северо-восточном районе сегодня произошло массовое нарушение порядка, — вещали размеренно новости. — Группа граждан в количестве двадцати трех человек, большую часть из которых составили студенты, в нарушение комендантского часа покинула свои квартиры в период между одиннадцатью тридцатью и двенадцатью ночи. Почти все нарушители задержаны, но пятерым удалось скрыться — их поиском уже занимается полиция и городское подразделение безопасности. В связи с произошедшим, напоминаем: если вы увидели из окна своей квартиры человека, находящегося на улице после двадцати трех ноль-ноль, сообщите об этом в городское подразделение безопасности, телефон которого вы видите сейчас на экране.
Вот чего Керан никогда не удавалось понять: не имея никакой достижимой цели, идти по ночным улицам, зная, что тебя уже ищут, в любой момент ожидая нападения; от одной только мысли об этом все холодеет. Серый, душный, прожорливый страх — лучшие идеи мира, пожалуй, не стоят того, чтобы переживать это чувство!
Новости закончились; выпив чаю с мятой, Керан легла, но долго еще маялась без сна. С кровати видны были только окна соседнего дома. Они почти уже все потухли, лишь редкие огоньки, просачиваясь через густую метель, рассеивались и неяркими пятнами ложились на стекло. Одно такое пятно походило на вечернее солнце, зависшее над темнеющим морем. Керан натянула одеяло до подбородка и думала, как же хорошо — лежать в своей постели, а не убегать от полиции по заснеженным улицам. Но насладиться безопасностью сполна не вышло — тревога о завтрашнем дне побеждала.
Огни исчезали один за другим. Наконец, остался последний; Керан смотрела на него сквозь ресницы. Был виден берег и неподвижная водная гладь. Тяжелое солнце сонно клонилось к морю. Совсем скоро уже оно коснется воды и, разливая вокруг оранжевый свет, неспешно уйдет на дно. Наверное, можно его найти, если нырнуть глубоко и проплыть немного на запад. Такой огромный оранжевый шар, омываемый соленой водой. Клочки света, отслаиваясь, медленно растворяются в ней… Образы комкались и сменяли друг друга, пока не переродились окончательно в сон.
Наутро незаладилось. Оказалось, что вечером Керан забыла переставить будильник на более позднее время, а утром спала так крепко, что даже не услышала его; она проснулась в итоге почти на час позже, чем нужно. Проснулась резко и окончательно и сразу вскочила, чего не случалось уже давно.
Ветер стих, и силуэты деревьев за окном были совершенно недвижны; ничто не могло напомнить о разыгравшейся ночью метели. Мороз усилился, покрыв стекло затейливым узором. Эти завитушки в солнечном свете не вызывали ни малейших эмоций — слишком сильно Керан волновало предстоящее судебное действо.
Она металась по квартире, на ходу допивая остывший вчерашний чай, спешно собиралась и пыталась отыскать хоть что-то из одежды, подходящее для подобного случая. Во что должны быть одеты народные судьи? Почему звонивший ничего ей об этом не сказал? Может, считается, что это для всех очевидно, и только ее информация обошла стороной? Размышляя об этом, Керан откопала в шкафу черный пиджак, который надевала в последний раз, когда еще училась в институте. Его стоило привести в порядок, но не было времени.
Вдобавок ко всему, у Керан разболелся живот; минут пять она безуспешно перерывала аптечку и решила, что зайдет за таблетками по дороге в суд. Причесывалась второпях перед зеркалом. По такому случаю стоило бы немного подкрасить глаза: и почему она не переставила этот чертов будильник? Лицо совсем терялось в этом пиджаке. Впрочем, неважно, совершенно неважно.
Живот прихватило так, что нельзя было разогнуться, это задержало Керан у двери. Потом она поняла, что не может вспомнить дороги — пришлось вернуться в комнату за картой. Дверь Керан закрывала уже в половину первого — времени катастрофически не хватало.
Небо за ночь прояснилось, и было кристальным, как в мае; Керан обернулась на дом: старая привычка — когда жила еще у родителей, они всегда махали друг другу. Окна отражали солнце, дом будто сопел во сне, отдыхая от шумных жильцов. Можно было долго стоять и смотреть на сияющие окна, но снова прихватило живот, и Керан вспомнила, как сильно спешит.
Дороги совсем замело. Люди протоптали узкую тропинку, но где-то приходилось пробираться по сугробам. Весь мир был белесым, и обрывки таких же белесых мыслей, сумбурные и невнятные, наполняли разум. Керан шла быстро, как могла, но казалась себе огромной и неуклюжей. Боль утихла, в животе стало тепло; хотелось сесть прямо в снег и никуда не идти.
Рядом с метро играли что-то из классики — виолончель и гитара — мелодия поднималась вверх и замирала, а потом струилась как ручей по камням, распадаясь на множество потоков. Подойдя ближе, Керан увидела самих музыкантов: они сидели у здания метро, справа от входа; парень с гитарой — прямо на ступенях, девушка с виолончелью на раскладном стуле. Редкие прохожие в основном шли мимо, но кто-то останавливался, чтобы послушать. Студенты музыкальной академии часто играли в этом месте — полиция здесь почти не появлялась, и им никто не мешал — хотя, днем их Керан раньше не встречала.
В этот раз не повезло — неуклюже перебираясь через сугробы, к музыкантам уже спешил полицейский. Музыка прервалась. Даже странно, каким громким вдруг стал хруст снега. Керан успела увидеть, как девушка, придерживая рукой виолончель, торопливо объясняла что-то полицейскому, а потом станция скрылась из виду.
Музыка обрывается, виолончелистка встает и кладет смычек на стул, полицейский спешит, перебираясь через сугробы. Эта картинка все вертелась в голове, вызывая смесь досады и злорадства. «Отвратительно!» — Керан ударила ногой о сугроб. Отвратительно — обнаруживать в себе это мерзкое чувство. Мысли снова возвращались к виолончели; так чудесно, должно быть, дрожат под пальцами ее струны. Злорадство ослабло, уступая нарастающей досаде; и Керан ускорила шаг, чтобы быстрее оставить все позади. Потом снова скрутило живот, и все эмоции ушли: только этот громкий острый хруст вокруг, и острая, сверкающая белизна.
И совсем не осталось времени — какая уж там аптека.
Было без двух минут час, когда Керан добралась, наконец, до дома номер восемнадцать. На ходу стаскивая шапку, она открыла тяжелую дверь. Просторный холл, наполненный людьми; гул голосов, темные стены и тусклый свет — все здесь отчетливо контрастировало со снежной тишиной снаружи. Керан стояла у входа и думала, куда идти дальше.
— Керан Грей! — женский голос уверенно перекрыл собою гул. — Какими судьбами, ты из народных судей?
Как только удавалось этому голосу звучать мягко и громогласно одновременно? Из-за стола у небольшого окна в конце зала махала Оливия — приятельница с прежней работы. Керан подошла к столу.
— Видела я, как ты шла, — улыбалась Оливия. — Так и не поменяла походку. Кери, женщины так не ходят.
— Я-то причем? — Керан была слишком взволнована, чтобы продолжать разговор. Она рассеянно смотрела на аккуратные локоны Ливи и думала, что придется теперь появиться в зале последней. — Ты тоже судья?
— Нет, я здесь работаю, — Оливия перестала улыбаться, и глянула на монитор. — Да, ты в списке. Номер — двадцать четыре. Вот, возьми свой бейджик. Тебе туда, — она указала на дальнюю дверь. — Разденься сначала в гардеробе.
Напоминание было кстати — только теперь Керан заметила, что в холле был гардероб. Она торопливо стянула куртку; глянула в зеркало — волосы всклокочены от шапки, на брюках налеплен уже начавший подтаивать снег. Снег Керан кое-как смахнула, прикрепила к одежде бейджик — на нем было лишь число «24», — и бросилась к залу заседаний.
II.
Зал оказался переполнен, но заседание еще не началось. Здесь было не многим светлее, чем в холле. Под самым потолком через всю стену тянулось окно пол метра высотой; в его свете вращались пылинки над головами сидящих. Слева от двери, у дальней стены, амфитеатром поднимались кресла народных судей. Их было тридцать, как знала Керан, но казалось — намного больше, и все уже заполнены людьми. Справа, напротив кресел, стоял на возвышении длинный, пустой, пока еще, стол, а напротив входа — под длинным окном — часть пространства отгораживали решетки. Центр зала занимали ряды сидений — здесь, наверное, были места для свидетелей и тех, кто пришел посмотреть на судебное действо.
Керан тихо закрыла дверь и пошла через зал к рядам для народных судей. Не глядя ни на кого, она села в последнее свободное кресло; живот уже почти не болел, и было намного спокойней. Люди входили и выходили, гул голосов убаюкивал, а длинный стол впереди так и оставался пустым.
Напротив каждого кресла был маленький желтый столик — здесь лежали ручка, блокнот и палочка из меди длиной сантиметров двадцать. Керан взяла ее и вертела в руках, пытаясь понять назначение.
— Это, чтобы голосовать, — сказал сосед слева — пожилой мужчина с бородкой, сверливший взглядом пустующий длинный стол; на его бейджике значился номер двадцать три.
— Да? — удивилась Керан. — Интересно, почему не электронное голосование. Какая-то традиция?
— Возможно, — согласился двадцать третий.
— Да когда они уже придут? — возмущалась женщина, кажется, с шестнадцатым номером. — Еще растянут это дело на пол дня…
Двадцать третий глянул на нее раздраженно и откинулся на спинку кресла.
— Очень душно, — сказал кто-то. — Интересно, это окно можно открыть?
— Не стоит, — отозвались с нижнего ряда. — На улице минус пятнадцать.
Гул голосов, постукивание по столу чьих-то пальцев…
Медь была приятно-прохладной на ощупь и восхитительно пахла; Керан все вертела ее в руках. Прищурив глаза, она смотрела на свет от окна, отраженный взвешенной в воздухе пылью. Было тепло и душно. Керан засыпала, и мысли в голове звучали все громче; а еще та мелодия с улицы — гитары почти не слышно, одна только виолончель. Музыка стекает, как ручей по камням, а потом пиццикато — всего несколько отрывистых нот, — и снова поднимается, поднимается вверх…
А ведь Керан ничто не мешало взять и записаться в специальную школу, где учат по вечерам играть на музыкальных инструментах. Но как бы она смотрелась там в свои почти тридцать среди школьников и студентов? Пришлось бы идти к директору за справкой, что она работает достаточно эффективно, чтобы без вреда для производства заниматься художественной самодеятельностью. И потом, чтобы играть хорошо, занимаются с самого детства — это был бы позор, да и только. Музыка звучала и звучала — отрывистые ноты пиццикато — и снова плавные движения смычка…
— Ну сколько можно уже? — тридцатый номер вывел Керан из полусна. — Сказали бы сразу, что придется так долго ждать!
Будто в ответ на его возмущение дверь снова открылась: появился конвой, и обвиняемый вошел, наконец, в пространство, отгороженное решетками. Им оказался парень лет двадцати; у него было красивое овальное лицо, и взгляд — мечтательно-расслаблен.
Мир такой отчетливый, яркий — настолько, что кажется нереальным — так бывает, если очнуться слишком резко от дневной полудремы.
Обвиняемый сел на скамейку и принялся разглядывать зал — а Керан разглядывала его. Он сидел, облокотившись о стену, руки расслабленно лежали на коленях; эта расслабленность была здесь совершенно неуместна, и делалось тоскливо. Чем-то схожее чувство возникает, когда видишь, как валят лес — пусть дерево используют повсюду, невозможно смотреть, как падают одна за другой высокие раскидистые сосны.
Вскоре стали заполняться и места на возвышении; последней за длинным столом появилась судья — полная и сосредоточенная; не глядя в зал, она пробежала глазами лежавшие перед ней бумаги — и заседание началось.
— … подсудимый Альберто Отто Линн пятьдесят третьего года рождения, проживающий по адресу улица Подорожников, дом 125, квартира 17, обвиняется по статье сто сорок третьей пункту пятому УСОГ — «покушение на информационную общественную безопасность в форме пропаганды опасной идеологии с использованием печатных изданий». Адвокат подсудимого…
Судья бубнила, уткнувшись взглядом в свои листки; по левую руку от нее сидел государственный обвинитель — худощавый мужчина лет сорока, он смотрел на окно и казался углубленным в себя; с другой стороны листал бумаги адвокат. Керан думала всегда, что он должен быть с подзащитным, а не с судьей за одним столом. Рядом с обвинителем сидел еще один человек — уже лысеющий, но с темной густой бородой — его пока никто не представил.
Судья замолчала, обвинитель поднялся с места.
— Восьмого ноября этого года подсудимый Альберто Отто Линн пришел в редакцию издательского дома Лэттерфилд, находящегося по адресу Кружавский проспект, дом семнадцать, и оставил у секретаря рукопись своей повести «Точка перегиба». Секретарь Ангелина Кейт Марвуд, ознакомившись с первой главой, не нашла оснований для отказа и передала повесть редактору издательского дома Джону Ли Камнегорову. Хьюман Камнегоров, ознакомившись с рукописью подробней, счел, что ее содержание может попадать под статью «покушение на информационную общественную безопасность». Семнадцатого ноября он позвонил в городское подразделение безопасности и рассказал о своих подозрениях.
Номер двадцать три сидел, слегка наклонившись вперед, и бесшумно постукивал медной палочкой по колену. Стало намного тише, когда заговорил обвинитель, только мужчина в нижнем ряду шептал что-то на ухо соседу.
— По данному факту было возбуждено уголовное дело. Экспертная комиссия рассмотрела материалы повести и подтвердила наличие в них состава преступления. На основе собранных доказательств следственный департамент городского подразделения безопасности признал хьюмана Линна виновным в совершении преступления, предусмотренного пунктом пятым статьи сто сорок третьей УСОГ, а именно в пропаганде опасной идеологии с использованием печатных изданий.
Судья слушала, не отрывая взгляда от бумаг, и в конце речи обвинителя кивнула. Затем пробубнила, когда обвинитель сел:
— Объявляю судебное следствие. Начинайте допрос свидетелей и экспертов.
Подсудимый, казалось, пребывал в полудреме; Керан решила, что он долго не спал, раз не мог удержаться в столь важный момент.
Вызвали первого свидетеля; тишина в зале уже не была такой плотной. Выступала хьюман Марвуд в ярко-оранжевой кофте, она заметно волновалась и теребила непрестанно свой браслет. Ее сонно слушали за главным столом, и обвинитель казался самым бодрым из всех. Мужчина с бородой, чье имя не назвали, смотрел, запрокинув голову, куда-то в потолок; номер двадцать шесть громко шептал что-то соседям в нижнем ряду. Керан, откинувшись на спинку, пыталась слушать; только когда боль в животе накрывала, зал сжимался до размеров неудобного кресла, и все делалось далеким и неважным. Гул вокруг, назойливый и душный, сонные вопросы адвоката — кому и зачем нужна эта груда формальностей? Затем боль по чуть-чуть отступала, мир делался четче; и только от сужающей рассудок духоты непрерывно клонило в сон. Все испытали облегчение, когда судья, поднявшись с места, объявила, наконец, перерыв.
Все поднялись с мест; быстро создалась толпа у дверей. Люди теснились, пропуская судью и обвинителя, а вот мужчине с бородой, которого так и не успели представить, пришлось остаться позади; он теребил свой черный портфель и поглядывал нервно поверх голов.
— Господи, как же долго, — буркнула номер шестнадцать. — Думала, обойдемся без перерыва…
Керан задержалась у кресла — ей внезапно пришла мысль поглядеть на подсудимого поближе. Ровный овал, миндалевидные глаза — удивительное, редкое лицо, какое трудно не заметить в толпе; но не пялиться же на человека, как на зверя в зоопарке. Керан села, ощутив раздражение — чудовищная неопределенность лишала ее покоя. Зачем они здесь, что именно делают народные судьи? Если это просто формальность — почему им не дали нормальных инструкций? Они должны разобраться в деле? — тогда что может быть странного в желании узнать подсудимого лучше? Керан направилась, наконец, к двери, в обход кресел, по той стороне, где было окно и скамья подсудимых.
Альберто стоял у решетки, адвокат говорил ему что-то короткими отрывистыми фразами. Они быстро завершили разговор, и адвокат уже просачивался сквозь толпу, когда Керан дошла до скамьи. Хьюман Линн сел и снова прикрыл глаза. Разве не должны были его увести на обед? Керан задержалась на пару секунд у решеток; она была не одна в своем любопытстве — многие, остановившись, беззастенчиво глазели на Альберто.
Воздух в коридоре был заметно холоднее. Керан не знала еще, чем занять перерыв, и направилась вслед за спускавшейся по лестнице толпой. Нервное возбуждение охватило ее, было тоскливо и радостно вместе с тем, будто что-то новое прорвалось в этот мир. Хотелось действовать, решительно что-то менять; что можно изменить в этой вялотекущей жизни? Лицо подсудимого никак не шло из ума; но мысленный сумбур оборвался музыкой — что-то современное, приятная мелодия, полифония мужских голосов. Керан огляделась — она стояла в подвальном помещении, прямо перед входом в буфет. Она вошла, хотя есть не хотелось — надо же было занять чем-то свободный час.
На застекленном прилавке — образцы блюд, вполне съедобных на вид; Керан встала в длинную очередь. Музыку, конечно, стоило сделать громче. Снова в уме это овальное лицо, расслабленно лежащие на коленях руки. Керан рассеянно смотрела, как тусклый свет из-под песочных абажуров стелился по стенам; очередь тянулась и тянулась.
— Будете что-то покупать, или вам из бесплатного меню? — спросила буфетчица.
— А можно из бесплатного? — Керан и забыла, что народным судьям полагался бесплатный обед. — Давайте.
Буфетчица достала меню откуда-то снизу — почти ничего из представленных на прилавке блюд в нем не оказалось. Керан уже решила ограничиться кофе, когда ее окликнули сзади:
— Хьюман двадцать четыре?
Полный мужчина неуклюже пробирался к ней через толпу; он дышал тяжело — видимо, бежал по лестнице.
— Простите, я не знаю вашего имени. — Мужчина улыбался, ему было лет тридцать на вид, а на бейджике значился двадцать девятый номер. — Вы забыли сумку.
— Правда?
Сумка действительно была у него в руках, и только теперь Керан ощутила необычную пустоту на плече.
— Спасибо большое! Как я могла не заметить?.. Ну вот, — когда Керан обернулась, буфетчица уже обслуживала кого-то, и очередь опять тянулась длинным хвостом.
Решив не выяснять отношений, Керан стала в конец.
Двадцать девятый подошел к ней снова, когда она уже сидела за столом; у него был омлет и кофе.
— Здесь свободно?
— Ага, — ответила Керан, хотя говорить ни с кем не хотелось.
— Эта бесплатная еда совсем никуда не годится, — он кивнул на омлет, хотя не съел еще ни кусочка. — А кофе здесь вкусный, даже очень, такой редко где встретишь.
У него был мягкий, довольно высокий голос, и говорил он осторожно, будто ступая по тонкому льду.
— Вы здесь уже были? — спросила Керан.
— Да, мне, можно сказать, повезло, — двадцать девятый улыбнулся смущенно, — компьютер выбирает меня сюда уже второй раз.
— Мне показалось, большинство судей не в восторге.
— Ну, в зале, конечно, душно, но дело весьма занятное, если слушать.
Керан промычала что-то в ответ. Зал наполнился людьми, и музыки почти уже не было слышно. Двадцать девятый ел быстро, чуть наклонившись вперед — совсем не так, как едят обычно то, что никуда не годится. Керан допивала свой кофе. Молчание затягивалось.
— Перерыв на час — все-таки многовато.
Керан кивнула.
— А вы, простите, где работаете? — спросил двадцать девятый.
— В отделе кадров. А вы?
— Я? Я инженер. Не слишком интересная работа.
— Да? — удивилась Керан. — А народным судьей вам интересно?
— С настоящей юридической работой это, конечно, не сравнить. Вот, что действительно интересно..., — он помолчал, отхлебывая кофе. — Но и это тоже неплохо.
— Меня, по правде, напрягает размытость инструкций. По-сути, зачем мы нужны?
— Ну как зачем? — он чуть наклонился, удерживая вилкой крупный кусок омлета. — Мы же, к примеру, берем в руки вилку и нож, когда едим, хотя омлет от этого вкуснее не становится... Нет, мне все-таки непонятно, что нужно сделать, чтобы так испортить омлет?
Он закончил обед и отправился взять еще кофе; Керан, подумав, тоже пошла к прилавку. Очередь была теперь заметно короче.
— Кстати, по поводу юридической работы, — продолжил двадцать девятый, когда они вернулись за стол. — У меня есть тут пара занятных идей, не откажетесь послушать?
— Говорите.
Он помолчал пару секунд, будто подбирая слова.
— Во-первых, как мне кажется, после школы нужно, чтобы люди шли года на три работать, и только потом поступали учиться дальше.
— Школьники, думаю, рады не будут, — сказала Керан.
— Школьники-то не будут, — двадцать девятый кивнул. — Понимаете, вот что я думаю: после школы человеку трудно сделать серьезный выбор — а ведь это очень важно, самый важный выбор, можно сказать.
От выпитого кофе сердце уже ускоряло свой ход, мысли от духоты замедлялись; Керан молчала, вращая в руках полупустую чашку.
— Вот я, к примеру — его голос стал вдруг смущенным, — был бы гораздо полезней, если бы работал юристом. А вот вам, скажите, нравится ваша работа?
Керан поставила чашку на стол, потом подняла ее и сделала глоток.
— Не очень, — сказала она.
— Я так и думал — и ведь это проблема. Серьезная проблема, я бы сказал. Вот хьюман Линн, — разве стал бы он писать ерунду, будь ему интересно на работе?
Овальное лицо возникло в уме и тут же исчезло.
— Он, кажется, студент.
— Да, студент, — двадцать девятый нетерпеливо кивнул. — Но с институтом он ошибся, я практически уверен. И вот еще что…
Он все говорил, но мысли Керан ушли далеко. Овальное лицо, душный зал, расслабленные руки на коленях; сердце колотилось от крепкого кофе. В одном двадцать девятый был прав — с выбором профессии Керан ошиблась.
Это стало понятно на четвертом семестре — к отцу приезжал тогда брат — доктор наук с соответствующим уровнем доступа; все дни они ходили по магазинам. Хоть доступ и касается источников информации, дефицитные товары приобрести с высоким уровнем значительно легче. Потом гуляли по книжным — вот где всегда вспоминаешь, как хорошо иметь доступ. Мама взяла себе несколько книг, о которых давно мечтала, Керан тоже хотела чего-то такого, чего без доступа не достать. Не было конкретных идей, она просто бродила вдоль полок и в итоге выбрала книгу, которая совсем не была ей нужна. Под необычной яркой обложкой скрывалось пособие по физике для студентов первого курса; не совсем учебник — книга, как говорил во введении автор, должна была помочь бывшим школьникам по-новому взглянуть на предмет.
Там было много из школьной программы, но совсем по-другому — целостно, системно — не то, что разрозненные формулы из школьных книг. Что-то раскрывалось подробней, был обзор современных исследований — фундаментальных и прикладных — то, чего в школе совсем не касались. В самом конце говорилось об эксперименте, который вот-вот должен был начаться, он мог многое прояснить; Керан долго думала об этом; закончив читать, она точно знала — именно физика должна была занять ее жизнь. Все это были досужие мысли; перевод на другую специальность — слишком сложная процедура, особенно, когда два года уже проучился за государственный счет. Решение принималось на заседании специальной комиссии; Керан и думать об этом не хотела.
Экономистом она проработала потом всего несколько месяцев — закончила курсы и ушла в отдел кадров; это было интересней, хотя и приходилось все время общаться с людьми. Книги по физике без доступа не достать, а с дядей Эндрю Керан увиделась снова только лет через пять — когда о физике уже не вспоминала. Для нее так и осталось загадкой, чем закончился тот эксперимент. Теперь и не вспомнить было, что за гипотеза там проверялась, а ведь Керан в свое время думала об этом очень много. Разум отвык от подобной работы, она, пожалуй, не поняла бы и половины, реши она прочесть эту книгу вновь.
Перерыв подходил к концу, а живот опять прихватило. Голос двадцать девятого, мягкий и негромкий, теперь наполнял все вокруг; будто кожи касались кусочком ваты — легко-легко, но без всякого ритма, бессистемно меняя и точку касания, и силу нажима; это раздражало. Можно было успеть еще заскочить в аптеку, найти бы только повод закончить разговор. Пока Керан собиралась с мыслями, двадцать девятый допил последнюю чашку и сам, извинившись, встал из-за стола.
— С вами было очень приятно поговорить, — он смущенно улыбнулся и быстро, как мог, пошел к дверям.
— Мне тоже, — ответила Керан уже без всякого смысла.
Боль разливалась, нарастала; потом стала потихоньку отступать, оставляя тепло и сонливость; теперь совсем не хотелось идти на мороз за лекарством. Посидев минут пять, Керан побрела к залу заседаний.
Из судей почти никто еще не пришел, а середина зала наполнялась людьми. Ярким пятном среди всех выделялась оранжевая Марвуд; она сидела, положив голову на плечо редактору издательского дома, и смотрела куда-то вверх; подсудимый с овальным лицом все также дремал. Керан села в свое кресло поудобней и, улыбнувшись двадцать третьему, стала глядеть на белое, занесенное снегом окно.
@темы: мои тексты, Тишайший день